В русском обществоведении - во 2-ой половине 20 века, набравшемся мозга и смелости и вышедшем на наилучший мировой уровень (недаром же в Россию в «оттепельные» 60-е приезжали известные западные социологи Т. Парсонс, Р.Мертон, Г.Фридман) - были три великих фигуры - Заславская, Ядовитых веществ и Левада. Три столпа, три мастодонта, три «зубра» (в том значении, которое придал этому слова роман Даниила Гранина).
Их величие определялось прорывом и становлением русской социологии и освобождением обществоведческой мысли от заморозки марксистско-ленинских классовых догм. Не теорий - так как Заславская, к примеру, никогда не презирала Марксову теорию, не опускалась прямо за модами в ее шельмование - а конкретно одичавших, варварских догм, не пропускающим мысль никуда, не считая пустой декларации.
Социологи могли это сделать, так как социология позволяла выйти в «поле». Сиим «полем» могли стать и определенные «рабочие дела» в цехах ленинградских заводов, и читательская аудитория «Комсомольской правды», и жизнь в сибирских деревнях. Ну и - «отыскивай ветра» в бесцензурном поле жизни.
И они ловили этот «ветер истины». И это им зачлось.
Их имена безусловно авторитетны для всего социологического общества и известны за его пределами. В особенности имя Татьяны Ивановны.
У академика Заславской было два момента острой славы - в годы перестройки прогремела - конкретно в ее изложении - «теория стратификации», это была ее 1-ая суровая российская презентация, давшая шикарный научный козырь сторонникам перемен. Было невооруженным глазом видно, что общество у нас стратовое, и принадлежность к страте куда важнее, чем принадлежность к махине-классу.
А 2-ой раз о ней обширно заговорили, когда ее настигла негативная слава - ее, видимо, мстя за базовое научное обоснование перемен, обвинили в научном обосновании ликвидирования неперспективных деревень, типо вышедших из-под ее пера в 60-70-х годах, что, естественно, было чушью, но уже настали времена, когда истина и чушь не стали быть самоочевидными.
Но не считая блеска и бедности «15-минутной» громкой славы, был ее нестираемый, несмываемый, незабываемый авторитет перед сотрудниками по цеху - русскому и мировому, также перед всеми мало-мальски умными и интересующимися жизнью общества людьми.
Я влюбилась в Татьяну Ивановну - раз и навсегда - опосля того, как взяла у нее в известной «шанинке» (Столичной высшей школы соц и экономических наук, организованной известным английским социологом Теодором Шаниным) интервью на тему «среднего класса». Ее классный высочайший лоб, ее необычное спокойствие, ее способность просто огласить «я уже не помню» либо " я не знаю", при том, что знала она умопомрачительно много и умела - как никто! - держать сущность и цельность дела.
У восхитительного философа Олега Генисаретского есть книжка с классным заглавием «Упражнения в сущности дела». Итак вот такое воспоминание, что Заславской и упражняться не нужно было, ей «сущность дела» давалась сама собой. Просто в силу высоты лба. Хотя, естественно, все имело свою стоимость. Но у нее был некий аристократический мозг - натуженности, натруженности никогда не чувствовалось.
Последующее интервью она назначила мне дома, я лицезрела ее супруга, дочь, квартиру, и опять следила эту размеренную и несравненную высоту мысли.
Шатаясь от наслаждения, донесла свои восхищения до социолога Валентины Федоровны Чесноковой, которая работала с Заславской в Новосибирске, в именитом Академгородке, где как раз вокруг Заславской появился центр истинной социологии, начались исследования сибирской деревни. Та поведала мне удивительные личные воспоминания о Татьяне Ивановне и ее родных, из которых предам гласности только ее «дворянские корешки». К огорчению, у нас на данный момент энтузиасты «дворянских корней» отмечены как люди, которых нескончаемо пучит от мнимой значимости.
Но вообще-то доблесть дворянства когда-то складывалась из служения Отечеству. А уж вот чего же было не занимать никогда не вспоминавшей о собственных аристократических корнях Заславской, так это служения Истине и Отечеству.
Конкретно ее высочайшее служение делу сделало Академгородок реальным центром социологической мысли. Туда ехали защищаться опальные юные социологи с нетрафаретными теориями, там в глуши условной ссылки скрывался узнаваемый экономист Симон Кордонский, там к славе Заславской стала прибавляться слава Инны Рывкиной, там переводили Парсонса, читали на польском великих польских социологов…
Мне подфартило, Татьяна Ивановна меня запомнила и постоянно отзывалась, комментировала какие-то принципиальные процессы, происходящие в обществе. Раз не смогла, объяснила: «Леночка погибла. Вы же понимаете историю моей Леночки? Она была таковым теплым человеком». Леночка, одна из дочерей Татьяны Ивановны, была больной, таковая нездоровость не одну мама вогнала бы в депрессию, но для Татьяны Ивановны Леночка составила ее счастье. Вообщем раздражительность и недовольство обстоятельствами либо судьбой так не вязались с ее образом, ее спокойствием и высочайшим лбом, что оставалось лишь замирать от несравненной людской красы.